Я люблю свою работу? - Страница 15

вздыхает и снова опускается на стул, а Альфи презрительно смотритна меня, высунув язык и тяжело дыша.

Поездки в гости кродителям грозят развитием комплекса неполноценности – все чаще ичаще мамá и папá смотрят на меня с сожалением и изрекают: «Ну,ничего, ничего, все наладится». Им невдомек, что у меня и так все впорядке (ну, или практически все), хотя мой образ жизни не совсемукладывается в их идеальный мир: мужа и детей нет, есть толькоработа – разве это нормально? Ведь у моих предков всегда былоиначе: женщине предназначалась роль хранительницы очага, необремененной ничем иным, кроме как заботой о себе любимой, муже ипотомстве. Так было всегда, словно само собой разумеющееся, а я сосвоими карьерными амбициями нарушаю вековые традиции славногосемейства…

Мой прапрадедушкапо отцовской линии Антанас Варнас эмигрировал из России в Швейцариюв 1904 году – как будто знал, что империя дышит на ладан, а царскойсемье скоро не поздоровится. Кстати, когда он покидал Россию, тоуспел вывезти с собой не только беременную первенцем жену, но и всенажитое – уже тогда его капитал, сколоченный на торговле, вызывалзависть у многих. Он умер в 1935 году в день своегошестидесятилетия.

Прадедушка, ЙонасВарнас, был очень дальновидным человеком. Он не стал дожидаться,пока Европу затрясет от нацистской лихорадки, и уехал в США, гдекаким-то образом во время Великой депрессии сумел в несколько разпреумножить свое наследство.

Дедушка, АнтанасВарнас, родился в 1938 году в Нью-Йорке. Он был долгожданнымребенком – до этого у прабабушки два раза случались выкидыши. Смалыша сдували пылинки и всячески баловали, из-за чего он выроссамовлюбленным и эгоистичным. Однако в 1957 году он познакомился сбабушкой и так влюбился, что любви на себя уже не хватало. Именноиз-за нее он и вернулся в Европу.

Мой папá, ЙонасВарнас (и что за дурацкая привычка называть детей именамидедушек?!), родился в Женеве в 1962 году. Дедушка и бабушкаположили весь мир к его ногам – благо, финансовые возможностипозволяли. Папá развлекался, как мог, пока в 1981 году не встретилмамá. И с момента этой встречи он не мыслил жизни без нее.

Мамá была дочкойсоветского дипломата. Красивая и беспечная девушка сводила с умамногих, но свое сердце она отдала папá. Дедушка по материнскойлинии, Александр Тимофеевич Ковалев, не пребывал в особом восторгеот душевной привязанности единственной и обожаемой дочери Надюши (очем он постоянно сообщал до самой своей смерти), но не стал мешатьее счастью. Видимо, дедушка был на хорошем счету, если появлениезятя-иностранца не стало поводом репрессий…

– Мари, нельзястолько работать. Да и зачем? – продолжает папá.

Работа у родителейне в особом почете: зачем тратить силы и время, если денег и такболее чем достаточно, и для получения состояния они не сделалиничего, кроме как родились в нужное время, в нужном месте и внужных семьях. Хотя, папá кое-что делает: незначительно преумножаетсемейные финансы, полностью полагаясь на своего управляющего. Номне хочется своих побед и своих свершений: что в этом странного?Очаг и потомство меркнут в сравнении с перспективами карьерногороста и совершенствованием на профессиональном поприще. Признаниезаслуг в коллективе и уважение среди партнеров, на мой взгляд, кудаболее важные атрибуты успеха, нежели восторг домашних по поводуприготовленных кулинарных шедевров и восхищение гостей умелоподобранным декором жилища. Ведь если я родилась в нужное время, внужном месте и в нужной семье, вовсе не означает, что я должнапровести свою жизнь по стандартному для нескольких поколенийсценарию. Конечно, я пользуюсь привилегиями клейма «дочка богатыхродителей»: живу в квартире, купленной папá специально для меня(правда, последний ремонт я делала уже за свой счет); принимаюподарки от родителей (но только по поводу – Новый год, 8-е Марта идень рождения); иногда даже провожу отпуск в нашем испанском доме(только потому, что безумно люблю это место); самые крупные моиклиенты – знакомые папá и мамá – взять хотя бы «Оушен»… Нервносглатываю.

– Я решительнотебя не понимаю: что за юношеский максимализм?! – возмущаетсяпапá.

– Пожалуй, мнепора, – разворачиваюсь и быстрым шагом покидаю гостиную.

Да уж, отпускобещает быть незабываемым! Лучше бы улетела в Европу, чем слушатьбесконечные нотации. Комплекс неполноценности уже мчится ко мне навсех парах.

Альфи следует замной и внимательно наблюдает, как я достаю из холодильника йогурт.После того, как я не убираюсь восвояси, а осмеливаюсь нажать накнопку кофемашины, он начинает громко лаять. На кухне сразу жепоявляется мамá.

– Альфи, малыш, вчем дело? – интересуется она.

– Ему жалкопродуктов, – отвечаю я, наливая молоко в капучинатор. – Да, Альфи?Какое вкусное молоко, м-м-м, – закатываю глаза. – Жалко, что ты надиете!

Альфи начинаетметаться по кухне и лаять еще громче: за еду он готов убить любого.Тем более что теперь еда у него по расписанию – ветеринарнастоятельно рекомендовал не перекармливать.

– Мари, как тебене стыдно! – мамá пытается поймать его. – Ты же знаешь, что этовесьма болезненная тема!

Но мне совсем нестыдно: смотря в глаза Альфи, открываю йогурт и делаю большойглоток, после чего собака впадает в неистовство. Это не можетостаться незамеченным – на кухню прибегает папá.

– Что здесьпроисходит? – интересуется он.

– У Альфибешенство, – отвечаю я. – Вы ему делали прививку в этом году?

– Не говориглупости, – у мамá, наконец, получилось изловить любимца. – Конечно